– Вот уже два раза вы отказываетесь исполнить мое желание. Разве генерала здесь нет?

Атос спросил таким естественным тоном и выразил такое удивление, что офицеры переглянулись. Тогда, как бы с молчаливого согласия двух остальных офицеров, заговорил лейтенант.

– Сударь, – начал он, – генерал расстался с вами вчера у аббатства?

– Да.

– Куда вы пошли?

– Не мне отвечать на это, а тем, кто провожал меня. Спросите у своих солдат.

– Но если мы хотим узнать от вас?

– Повторяю, что я здесь никому не подчинен. Я знаю только генерала и буду отвечать ему одному.

– Но распоряжаемся здесь мы. Мы составим военный совет, и когда вы будете стоять перед судьями, вам придется им ответить.

Офицеры думали, что Атос испугался этой угрозы; но его лицо выразило только удивление и презрение.

– Англичане или шотландцы будут судить меня, подданного французского короля, находящегося под покровительством британской чести! Вы сошли с ума, господа! – произнес Атос, пожимая плечами.

Офицеры опять переглянулись.

– Так вы уверяете, – сказали они, – что не знаете, где находится сейчас генерал?

– Я уже ответил вам на этот вопрос.

– Но ваш ответ неправдоподобен.

– Однако это правда. Люди моего звания не имеют обыкновения лгать. Я уже сказал вам, что я дворянин, и когда при мне шпага, которую я из деликатности оставил вчера здесь на столе, никто не смеет говорить мне того, чего я не желаю слушать. Сейчас я без оружия. Вы уверяете, что вы мои судьи? Так судите меня. А если вы палачи, то убейте меня.

– Но позвольте… – начал более вежливым тоном лейтенант, которого поразили гордость и хладнокровие Атоса.

– Сударь, я явился с полным доверием к вашему генералу, чтобы переговорить с ним о чрезвычайно важных делах. Он принял меня, как принимают немногих; об этом вы можете спросить своих солдат. Если он принял меня таким образом, то, верно, знал мои права на уважение. Вы не думаете, надеюсь, что я открою свои и особенно его тайны?

– Что было в этих бочонках?

– Разве вы не спрашивали об этом солдат? Что ответили они вам?

– Что там порох и пули.

– Откуда солдаты знают это? Они, наверное, вам сказали?

– Они говорят, что узнали это от генерала; но мы не так легковерны.

– Берегитесь, вы подвергаете сомнению не мои слова, а слова вашего начальника.

Офицеры снова переглянулись.

Атос продолжал:

– В присутствии ваших солдат генерал просил меня подождать неделю: через неделю он даст мне ответ. Разве я бежал? Нет, я жду.

– Он просил вас подождать неделю! – воскликнул лейтенант.

– Да, просил, и вот доказательство: в устье реки стоит на якоре мое судно; я мог сесть на него вчера и отплыть. Но я остался, чтобы исполнить желание генерала: он просил меня не уезжать, не повидавшись с ним, и назначил свидание через неделю. Повторяю вам, я жду.

Лейтенант повернулся к полковникам и заметил вполголоса:

– Если этот дворянин говорит правду, то надежда не потеряна. Генерал, вероятно, ведет какие-то столь тайные переговоры, что счел неосторожным сообщить о них даже нам. Тогда возможно, что он вернется через неделю.

Потом, обращаясь к Атосу, сказал:

– Сударь, ваше показание чрезвычайно важно; можете вы повторить его под присягою?

– Сударь, – ответил Атос, – я всегда жил в кругу людей, где мое слово равнялось самой святой клятве.

– Но сейчас обстоятельства исключительные. Дело идет о спасении целой армии. Подумайте хорошенько: генерал исчез, и мы разыскиваем его. Добровольно ли он уехал? Или тут кроется преступление? Должны ли мы продолжать поиски? Или же нам следует терпеливо ждать? В эту минуту все зависит от одного вашего слова, сударь.

– Если вы таким образом будете спрашивать меня, я готов рассказать все, – отвечал Атос. – Я приехал переговорить секретно с генералом Монком о некоторых делах; генерал не мог дать мне ответа до сражения, которого здесь ждут; он просил меня пожить еще немного в том доме, где я поселился, и обещал увидеться со мною через неделю. Все сказанное мною правда, и я клянусь в этом богом, который может безраздельно распоряжаться и моей, и вашей жизнью.

Атос произнес эти слова с таким величием, с такой торжественностью, что все три офицера почти поверили ему. Тем не менее один из полковников решился на последнюю попытку.

– Сударь, – сказал он, – хотя мы уверены в правдивости ваших слов, здесь все же таится какая-то непостижимая тайна. Генерал – человек слишком благоразумный и осторожный, чтобы бросить армию за день до сражения, не предупредив кого-нибудь из нас. Что касается меня, то, признаюсь, я считаю исчезновение генерала загадочным. Вчера приехали сюда рыбаки, иностранцы, продавать рыбу; их поместили на ночь в шотландский лагерь, то есть на той самой дороге, по которой генерал шел с вами в аббатство и возвращался обратно. Один из рыбаков с фонарем провожал генерала. А сегодня утром рыбаки исчезли вместе со своим судном.

– Мне кажется, – заметил лейтенант, – здесь нет ничего удивительного: рыбаки не были пленниками.

– Правда, но, повторяю, один из них освещал генералу подземелье, и Дигби уверял нас, что генерал относился к этим людям с подозрением. Кто поручится, что рыбаки не сообщники нашего гостя? Может быть, он, человек несомненно храбрый, остался здесь, чтобы успокоить нас своим присутствием и помешать нашим розыскам?

Эта речь произвела впечатление на двух остальных офицеров.

– Сударь, – сказал Атос, – позвольте возразить, что ваше мнение, очень серьезное на первый взгляд, неосновательно в отношении меня. Я остался здесь, говорите вы, чтобы отвести подозрения; напротив, я начинаю беспокоиться так же, как и вы, и говорю вам: «Не может быть, господа, чтобы генерал уехал накануне сражения, не сказав никому ни слова. Да, во всем этом есть что-то странное; не будьте беспечны, не ждите, проявите всю свою энергию, всю вашу проницательность. Я ваш пленник под честное слово или как вам угодно. Честь моя требует, чтобы вы узнали, что случилось с генералом». Если бы вы даже отпустили меня, я бы ответил: «Нет, я остаюсь». И если б вы спросили моего мнения, то я сказал бы вам: «Генерал оказался жертвою заговора, потому что если бы он уехал из лагеря, то, наверное, предупредил бы меня. Ищите, взройте землю, взбороздите море. Генерал не уехал или если уехал, то не по своей воле».

Лейтенант сделал знак полковникам.

– Нет, сударь, нет, – сказал он, – теперь вы заходите слишком далеко. Генерал никогда не подчиняется обстоятельствам; напротив, он сам управляет ими. Монк уже не раз делал то, что сделал сейчас. Стало быть, мы напрасно тревожимся; вероятно, он пробудет в отсутствии недолго. Не станем из малодушия, которое генерал вменит нам в преступление, разглашать об его отсутствии, так как это может смутить всю армию. Генерал дает нам величайшее доказательство своего доверия; выкажем себя достойными его. Господа, это происшествие должно быть окружено величайшей тайной; мы будем держать нашего гостя под арестом не потому, чтобы мы сомневались в его непричастности к преступлению, но для того, чтобы тайна исчезновения генерала осталась между нами. Впредь до нового распоряжения, сударь, вы останетесь в штаб-квартире.

– Вы забываете, – возразил Атос, – что вчера генерал доверил мне на хранение вещи, за которые я отвечаю перед ним. Поставьте около меня какой вам угодно караул, прикуйте меня к стене, если хотите, но устройте мне тюрьму в доме, где я живу. Вернувшись, генерал упрекнет вас за то, что вы нарушили его приказания; клянусь вам в этом честью дворянина.

Офицеры посоветовались между собой, и лейтенант сказал:

– Хорошо, сударь, возвращайтесь домой.

Они послали с Атосом конвой из пятидесяти человек. Солдатам приказано было запереть его в доме и не выпускать из виду ни на секунду.

Тайны никто не узнал. Проходили часы, дни, а генерал все не возвращался; о нем не было никаких известий.

XXVIII. Контрабанда

Через два дня после событий, о которых мы только что рассказали, в то время, как в лагере ждали генерала Монка, а он все не возвращался, небольшая голландская фелука с экипажем в десять человек бросила якорь у шевенингенского берега, на расстоянии пушечного выстрела от земли. Было за полночь, и царила тьма: удобный час для высадки пассажиров и выгрузки товаров. Шевенингенская бухта образует широкий полукруг; она не очень глубока и в особенности малонадежна, так что там можно увидеть у причала лишь большие фламандские гукаты или голландские рыбачьи лодки, вытащенные по песку на берег за трос, как поступали древние, если верить Вергилию. Во время прилива, когда высокие волны стремительно несутся к земле, неосторожно ставить корабль слишком близко к берегу, ибо, когда крепчает ветер, нос погружается в песок, а песок на этом берегу весьма рыхлый, он легко засасывает, но не легко отпускает. Очевидно, по этой причине шлюпка сразу же отделилась от корабля, как только тот бросил якорь. В шлюпке были восемь матросов и какой-то продолговатый предмет, большой ящик или тюк.