– Ваше величество, – отвечал Атос, – для меня всего важнее служить вам. Притом же, – прибавил он с улыбкой, – эту привычку я приобрел давно, на службе у королевы, вашей тетки, и у короля, вашего отца. Как я могу отступить от нее в ту минуту, когда надо послужить вашему величеству?

– Что за человек! – прошептал король.

Потом, подумав, прибавил:

– Но, граф, я не могу подвергать вас таким тяжким лишениям, не имея никаких средств вознаградить вас за услуги.

– О, – сказал Атос с улыбкой, – ваше величество смеется надо мной. У вас целый миллион. Ах, если б у меня была половина этих денег, я давно бы уже завербовал целый полк. Но, к счастью, у меня есть еще немного золота и горстка фамильных брильянтов. Надеюсь, вашему величеству угодно будет разделить их с преданным слугой?

– Не со слугой, а с другом. Согласен, граф, но с условием, что потом мой друг разделит со мной мое состояние.

– Ваше величество, – сказал Атос, отворяя ларец и вынимая из него деньги и драгоценности, – теперь мы богаты. По счастью, нас будет четверо против грабителей.

Радость окрасила румянцем бледные щеки Карла II. Он увидел, как Гримо, уже одетый по-дорожному, подвел двух лошадей к крыльцу дома.

– Блезуа, отдай это письмо виконту де Бражелону. Отвечай всем, что я уехал в Париж. Надзор за домом поручаю тебе.

Блезуа поклонился, простился с Гримо и запер за путешественниками ворота.

XVII. Ищут Арамиса, а находят только Базена

Не прошло и двух часов с момента отъезда Атоса, направившегося на виду у Блезуа по дороге в Париж, как всадник на прекрасной пегой лошади остановился у ворот дома и звонким «Эй!» окликнул конюхов, толпившихся вместе с садовником около Блезуа, обычного поставщика всяких новостей. Услышав хорошо знакомый голос, Блезуа повернул голову и воскликнул:

– Господин д’Артаньян!.. Скорее бегите, отоприте ему ворота!

Человек восемь бросились к решетке и быстро, словно она была легкой, как перышко, отворили ее. Все низко поклонились д’Артаньяну, зная, что граф особенно ласково принимает этого друга, а такие вещи слуги всегда замечают.

– Ну, – начал д’Артаньян с любезной улыбкой, став на стремя, чтобы спрыгнуть с лошади, – где мой дорогой граф?

– Ах, сударь, какая неудача, – отвечал Блезуа, – и как будет досадно графу, когда он узнает, что вы приезжали! Граф, волею случая, уехал часа два тому назад.

Д’Артаньяна не смутило это известие.

– Хорошо, – сказал он, – я вижу, что ты все еще говоришь на самом чистом французском языке; ты дашь мне урок грамматики и красноречия, пока я буду ждать возвращения твоего господина.

– Это никак не выйдет, сударь, – возразил Блезуа. – Вам придется ждать слишком долго.

– Он не воротится сегодня?

– Ни завтра, ни послезавтра: граф отправился в далекое путешествие.

– Путешествие! – повторил д’Артаньян с удивлением. – Что за вздор ты мелешь?

– Это, сударь, сущая правда. Граф поручил мне надзор за домом и прибавил: «Отвечай всем, что я поехал в Париж».

– А, он поехал в Париж! – воскликнул д’Артаньян. – Больше мне ничего не надо… С этого следовало начать, болтун!.. Он уехал часа два назад?..

– Так точно.

– Я быстро догоню его. Он один?

– Нет, сударь.

– Кто же с ним?

– Какой-то вельможа, которого я не знаю, да еще старик и наш Гримо.

– Они не могут мчаться так, как я… Прощай, я спешу.

– Не угодно ли вам, сударь, выслушать меня? – сказал Блезуа, удерживая лошадь за повод.

– Пожалуй, если ты бросишь свое краснобайство и будешь говорить побыстрее.

– Извольте, сударь. Мне кажется, что граф произнес слово «Париж» так, нарочно…

– Ого, – протянул д’Артаньян задумчиво.

– Да, сударь. Я уверен, что граф поехал не в Париж. Я готов в этом поклясться.

– Что заставляет тебя так думать?

– А вот что: господин Гримо всегда знает, куда направляется наш господин, и он обещал мне, в первый же раз, как они поедут в Париж, взять у меня немного денег, чтобы передать моей жене.

– Ах вот что! У тебя есть жена?

– Со мною была жена, она местная, но господин нашел, что она слишком много болтает, и я отослал ее в Париж; иногда это стеснительно, но порою бывает даже приятно.

– Я понимаю, но договаривай, однако: значит, ты не думаешь, что граф уехал в Париж?

– Нет, сударь, ибо это означало бы, что Гримо не сдержал своего слова, нарушил клятву, а это невозможно.

– Это невозможно, – повторил д’Артаньян мечтательно, но с твердой уверенностью. – Хорошо, мой добрый Блезуа, благодарю тебя.

Блезуа поклонился.

– Слушай, Блезуа, ты знаешь, что я не любопытен… Мне непременно нужно увидеться с твоим господином. Не можешь ли ты… хотя бы (ты говоришь так хорошо)… намекнуть. Скажи одно слово… Остальное я пойму.

– Честью клянусь, сударь, не могу… Я решительно не знаю, куда поехал граф. Подслушивать у дверей я не привык, это у нас строго запрещено.

– Ах, мой друг, – отвечал д’Артаньян, – какое плохое начало для меня! Знаешь ли ты по крайней мере, когда граф воротится?

– Тоже не знаю.

– Вспомни, Блезуа, сделай усилие!

– Вы не верите моей искренности?.. Вы меня чувствительно обижаете!

– Черт бы побрал его позлащенный язык! – проворчал д’Артаньян. – Лучше бы встретить простого мужика, он сказал бы мне все, что нужно… Прощай!

– Имею честь, сударь, всенижайше вам кланяться.

«А, чтоб тебя! – подумал д’Артаньян. – Какой несносный болтун!»

Он в последний раз взглянул на красный дом, повернул лошадь и поехал с видом беззаботного человека.

Доехав до конца стены, скрытый от всех посторонних взоров, он тяжело вздохнул и сказал:

– Обсудим положение. Неужели Атос был дома? Нет. Все эти лентяи, стоявшие сложа руки посреди двора, бегали бы как сумасшедшие, если б хозяин мог видеть их. Атос путешествует?.. Это непостижимо. Он ужасно любит таинственность. Вообще не такой человек нужен мне. Мне нужен ум хитрый, терпеливый. Мой герой живет в Мелюне, в знакомом церковном доме. Сорок пять лье! Четыре с половиной дня! Ну что ж, погода прекрасная, и я свободен. Проглотим это пространство.

Он пустил лошадь рысью по дороге в Париж. Через четыре дня он приехал в Мелюн, как и задумал.

Д’Артаньян имел обыкновение ни у кого не спрашивать дороги. Он всегда полагался на свою проницательность, которая никогда его не обманывала, на свой тридцатилетний опыт и старую привычку читать по внешнему виду зданий и лицам людей.

В Мелюне д’Артаньян сразу разыскал церковный дом, красивое оштукатуренное здание из кирпича. Виноградные лозы вились вдоль труб, а на крыше виднелся высеченный из камня крест. Из залы, расположенной в нижнем этаже дома, доносился говор или, лучше сказать, гул голосов, похожий на писк птенцов, сидящих в гнезде под крылом матери. Один голос громко называл буквы азбуки. Другой, густой и певучий, бранил шалунов и поправлял ошибки учеников.

Д’Артаньян узнал этот голос. И так как окно было открыто, то он наклонился с лошади, раздвинул листья винограда и крикнул:

– Базен! Милый Базен, здравствуй!

Низенький толстяк, с плоским лицом, с коротко стриженными – чтобы походить на тонзуру – седыми волосами и в черной бархатной ермолке на голове, встал, услышав голос д’Артаньяна, впрочем, даже не встал, а, скорее, подпрыгнул, уронив табуретку. Ученики бросились поднимать ее, и между ними завязалась битва не хуже той, какую затеяли греки, чтобы отнять у троянцев тело Патрокла. Букварь и линейка тоже выпали из рук Базена.

– Вы здесь! – вскричал он. – Вы, господин д’Артаньян?!

– Да, это я. Где Арамис… то бишь шевалье д’Эрбле?.. Ах, опять ошибся! Где господин главный викарий?

– Сударь, – отвечал Базен с достоинством, – его преосвященство в своей епархии.

– Что такое? – сказал д’Артаньян. – Так он епископ?

– Откуда вы явились, что не знаете этого? – перебил Базен довольно непочтительно.

– Любезный Базен, мы, язычники, люди военные, знаем только, когда кого-нибудь производят в полковники, генералы или фельдмаршалы; но о епископах и папе, черт меня побери, вести до нас доходят только тогда, когда три четверти мира знает об этом!